Александр Архангельский. Фото с сайта pravmir.ru
Кто такой современный христианин? Как он должен отвечать на вызовы сегодняшнего дня: что принимать, чему противостоять и о чем задумываться? Об этом мы говорим с писателем, литературоведом, телеведущим и православным публицистом Александром Архангельским.
– Александр Николаевич, в какой пропорции соотносятся христианство и современность? И вообще, современный христианин – это не оксюморон?
– Начнем с того, что главная книга нашей жизни называется «Новый Завет», не Ветхий, не Старый, а Новый. Христианство принесло с собой невероятную новость. Оно не отрицает древности, ветхость ей не враг, Господь говорит, что пришел исполнить Завет, но всё-таки Его завет – Новый. Мы вместе с Ним начали жить с чистого листа, а потом уже на этом листе проступили старые записи, как палимпсест.
Второе: мы ведем летоисчисление от Рождества Христова. Это значит, что Христос своим приходом в мир дал новую точку отсчета истории. Да, потом обнаружилось, что есть линии координат, уходящие в глубину тысячелетий, но первый шаг – это нулевая отметка на оси координат. Поэтому христианство – это революция и новость, а не прозябание в прошлом.
Как правило, мы путаем традицию и традиционализм. Традиция – это естественное, продолжающееся развитие того, что было основано много столетий или даже тысячелетий назад. Признаком традиции является развитие и изменение; сохранение не ради сохранения, а ради развития.
Так вот, христианская традиция более чем реальна. Но как только мы говорим, что христианство надо сохранять лишь в тех формах, которые существовали веками, и ничего нового быть не должно – мы убиваем его содержание. Традиционализм не про спасение. Он про страх перед новым.
– Тогда попробуем посмотреть на современность сквозь призму традиции. Принято считать (и, возможно, сегодняшняя политическая и экономическая ситуация в России служит тому подтверждением), что православие традиционно несовместимо с демократией и экономическим ростом…
– Православие и демократия несовместимы? Друзья, а как же Греция? Это самая демократическая страна Европы, где чуть что – сметают политиков, отправляя на все четыре стороны. (Об этом интересно писал Александр Баунов).
И давайте перестанем говорить, что в Греции какое-то «не такое» православие. Не станем забывать, что именно от греков мы православие и получили. В греческой конституции, в отличие от нашей, записан приоритет православия. В Греции есть даже закон, ограничивающий новые переводы Евангелия. Православие в этой стране охватывает все стороны жизни, греческая культура насквозь православная и при этом демократическая.
– А что насчет несовместимости православия с экономическим успехом?
– На сегодняшний день – да, ни одной успешной православной страны в мире нет. Но давайте посмотрим на 50 лет назад и сравним уровень жизни в той же Греции и, например, в Венгрии. Получится, что православная страна была экономически более успешной.
– А если сравнить не с Венгрией, а с Германией?
– Да, ей проигрываем. Ну и что? Вообще мы очень любим повторять вслед за Вебером, что протестантская этика – родина капитализма, но давайте посмотрим на карту: Бавария – самая успешная земля в Германии – это католическая земля. А северные протестантские земли экономически чувствуют себя гораздо хуже. Да и самые успешные французские регионы – католические.
Очень легко делать обобщения и очень тяжело иметь дело с реальной историей, потому что она разная. И никто не может заранее сказать, с чем совместимо или не совместимо православие. Вы же не будете отрицать экономический успех старообрядцев? А ведь они в высшей степени консервативны.
Можно анализировать, за счет чего этот результат был достигнут, но одно неоспоримо: там, где нет государственного «присвоения» религии, там есть успех. Старообрядцы стали добиваться успеха, когда государство оставило их в покое.
– То есть приверженность традиции не может помешать ни политическому, ни экономическому развитию?
– Сама по себе – не может. Православие связано с традицией, но традицией живой, отвечающей на новые и новые вопросы, которые обращает к нам Господь. А традиционализм – это фарисейство, которое отвечает Господу: «Что Ты меня снова об этом спрашиваешь? Ты уже диктовал это миллион лет назад, вот в книжке записано».
Но из прошлого про будущее не ответишь, и христианство, собственно, не про прошлое и не про будущее. Оно про вечное.
Это религия скоропостижного спасения. И в этом смысле совершенно всё равно, традиционалистское оно или нет.
В христианство приходят абсолютно разные люди, но оно устроено так, что каждому в нем есть место. Если ты соблюдаешь каноны, ты православный, если нет – не православный. А вот есть у тебя чувство современности или нет – не важно. Обожал ли ты прошлое – тоже. Об этом нас не спросят на Страшном суде.
– И всё-таки, до какой степени христианство может «осовремениваться»? Ведь многое из того, что приняла западная культура, входит в противоречие с учением Церкви, например, тот же вопрос о секс-меньшинствах…
– Половой вопрос испортил многих. Мы как-то на нем зациклились, а он, мягко говоря, в жизни далеко не первый. Первый вопрос: ты ближнего любишь или нет? Бога ты любишь или нет? А любит ли Его другой, и как он живет – об этом ведь Христос нам ничего не говорил. Он говорил, что важнейших заповедей две: возлюби Бога своего и возлюби ближнего своего как самого себя.
Да, в посланиях апостолов идут бесконечные пояснения и уточнения заповедей, и это нормально. Но это вторая часть. Первая часть – это Христос пришел с нами поговорить. Он с нами про гомосексуалистов не говорил, и про то, что бывают правильные и неправильные страны, не говорил. Он пришел спасти каждую душу, каждую в отдельности. И вот это имеет значение. Всё остальное – доводы от лукавого в прямом смысле слова.
И по поводу европейских дел. Абсолютное большинство людей, которые рассуждают о ситуации в Европе, ничего про нее не знают. Если они в Европе и были, то набегом, знают ее в основном по репортажам российского телевидения. Ну что делать? В Европе тоже огромное количество людей знают Россию по репортажам европейского телевидения. Но узнать о реальном положении дел можно только опытным путем.
Я не говорю, что Европа прекрасна, я говорю, что она живая, и в ней есть всё: и прекрасное и ужасное, и злое и доброе.
Те, кто бывает в европейских странах, знают, что сейчас уже прекратился отток верующих из католических храмов. Точка спада пройдена, на воскресных мессах, а их бывает 2-3 подряд, храмы полны. Более того, в самой атеистической стране Европы – во Франции, где республиканская идеология, где большинство заявляет о себе как о людях неверующих, 6,5% жителей причащаются на Пасху. А в России – 4,5%. Значит ли это, что Франция более религиозная страна, чем Россия? Это значит другое – не надо об этом вообще размышлять.
– О чем тогда надо размышлять?
– Есть ли какие-то христианские начатки в поведении людей, живущих там и здесь? Да, безусловно. Мы видим, как жители старой Европы отреагировали на беженцев. Очевидно, что христианская традиция странноприимчества продолжает жить, пусть и в сниженном виде. Сначала примем, потом будем думать, что делать.
Я понимаю, что беженцы несут с собой угрозу терроризма, порождают миллион проблем с миграцией, и никто не спорит – эти проблемы будут решаться, причем решаться жестко. Но сначала – принять тех, кто действительно беженец, кто спасается от войны и голода. И призыв Папы Римского, чтобы каждый приход принял по одной семье беженцев, – это важный призыв. Хочу ли я сказать, что Католическая Церковь живет как-то правильнее или лучше? Нет. Я просто этого не знаю. Но я хочу сказать, что есть вопросы, на которые не надо отвлекаться.
– Есть вопрос, который пока невозможно снять с повестки дня – ситуация на Украине. Этот вопрос рассорил семьи, общество, расколол православную среду, поскольку многими эти события воспринимаются в конечном итоге как борьба между православными и униатами.
– Здесь сразу много вопросов, на которые надо давать много ответов. Украина более православная страна, чем Россия. Если я не ошибаюсь, 27% жителей Украины причащается на Пасху. Как относиться к УПЦ (КП), я не знаю, догматически у меня нет ответа. У меня есть ответ на другой вопрос: там наши православные братья.
Да, униаты вели себя по отношению к православным на рубеже 80-х и 90-х ужасно, но и мы вели себя по отношению к ним чудовищно на рубеже 40-50-х. После войны, при содействии Сталина, мы заняли их храмы. Я ни в коем случае не пытаюсь оправдать их поведение, христианское поведение – это не поведение мести и расплаты. Но ситуация там запутанная. И мы этой темы до сих пор боимся, стараемся ее не поднимать. То, что было в 1946 году, никак не оправдывает событий 92-го года, но помнить надо и то, и это.
Наконец, я не хочу забывать, что единственный крупный российский деятель, который не был на подписании соглашения о вхождении Крыма в состав России, – это Патриарх Кирилл. И это дает России серьезный шанс принять в будущем более мудрое решение. И для меня лично это очень важно. Это дает возможность каждому православному вне зависимости от его позиции сказать, что Его Святейшество занял нейтральную позицию. А значит, что раскола по этому поводу быть не может. Есть раскол политический, но не внутрицерковный.
Я не хочу сейчас уходить в политику, но мы всюду ищем врагов и поэтому их получаем.
Все эти фразы, приписываемые государю императору Александру III про то, что у России два союзника – ее армия и ее флот…
– То есть это не реальные цитаты Александра III?
– А я не знаю, может быть да, может быть нет. Только Александр III умер очень давно, и после него случилась революция, значит, он построил колосса на глиняных ногах. Вот о чем надо помнить. Обаятельный был государь? Невероятно. Фляжку с водкой носил в голенище сапога, веселый был человек. Но его формула подвела Россию к черте катастрофы. Не успевает Николай II прийти к власти, как случается русско-японская война, где русский флот терпит поражение от Японии.
Все эти формулы деятелей прошлого сегодня не имеют ни малейшего значения, кроме чисто исторического. Потому что всё, что было тогда, уже прошло. Сейчас значение имеет нечто совершенно другое. У России должны быть союзники, причем не только политические.
Человеческие связи важнее, чем политические интересы. И должны быть какие-то сверхважные причины, чтобы пожертвовать человеческими связями.
– Вот они, настоящие духовные скрепы…
– Именно. Вне дружеских связей цивилизации не развиваются, так возникают осажденные крепости, а они кончают плохо. Поэтому в современном мире у нас одна стратегия – развиваться, чтобы стать своими, причем быть признанными не как индейцы по количеству перьев, не по символическому капиталу, не по бирюлькам признания, а потому, что мы действительно хорошие ребята. Решаемая это задача? Надеюсь. В любом случае, надо попробовать.
Информация взята с сайта pravmir.ru
