Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской литературы МПГУ. Почетный профессор МПГУ. Коровин Валентин Иванович.
«В целях привлечения внимания общества к литературе и чтению постановляю провести в 2015 году в Российской Федерации Год литературы… внутри страны мы должны формировать среду, в которой образованность, эрудиция, знание литературной классики и современной литературы станут правилом хорошего тона». В.В. Путин.
2015 год – год многочисленных юбилеев писателей мира. В этот год мы отмечаем 750 лет со дня рождения Данте Алигьери, а также юбилеи таких писателей, как У. Вордсворт (245), Я. Гримм (230), А. Ламартин (225), Г.-Х. Андерсен (210), А. Мюссе (205), М. Твен (180), А. Доде (175), Э. Золя (175), г. де Мопассан (165), Р.Л. Стивенсон (165), Э. Сетон-Томпсон (155), Р. Киплинг (150), Т. Манн (140), Э.М. Рильке (140), Л. Синклер (130), Ф. Мориак (130), А. Моруа (130), К. Чапек (125), А. Кристи (125), П. Элюар (120), А. де Сент-Экзюпери (115), Ж.-П. Сартр (110), Ч. Сноу (110), А. Миллер (100), Р. Брэдбери (95), Д. Родари (95), Ф. Саган (80).
Богат этот год и на юбилеи русских писателей. Праздничный список открывает Д. Фонвизин (270), далее идут А. Грибоедов (220), К. Рылеев (220), Баратынский (215), Д. Веневитинов (210), А. Плещеев (190), А. Фет (195), А. Апухтин (175), В. Гаршин (160), И. Анненский (160), А. Чехов (155), Куприн (145), И. Бунин (145), А. Блок (135), А. Белый (135), В. Хлебников (130), С. Черный (135), А. Грин (135), Э. Багрицкий (120), Есенин (120), а за ними – наши старшие современники – Б. Пастернак (125), М. Бахтин (120), М. Зощенко (120), М. Исаковский (115), М. Шолохов (110), Л. Кассиль (110), В. Гроссман (110), А. Твардовский (105), О. Берггольц (105), К. Симонов (100), Ю. Нагибин (95), А. Стругацкий (90), Ю. Трифонов (90), И. Бродский (75).
В Год Литературы мы так или иначе задаемся вопросами, почему мы не можем обойтись без художественной литературы, что она дает нам, человечеству и каждому человеку. Казалось бы, она не приносит нам никакой непосредственной материальной пользы, с ее помощью или при ее посредстве мы не получаем никаких новых технологий и никаких новых продуктов. Многие говорят, что она делает человека культурным, цивилизованным. Это так, но культура не сводится к одной лишь литературе. Зачем же тогда столь необходима нам именно художественная литература и связанные с ней филологические дисциплины: изучение языка, истории и теории литературы и критики? Почему человечеству в его историческом движении необходимо создавать в преобразованном виде новую, вторую реальность и пристально с помощью воображения, фантазии всматриваться в свой исторический путь и воплощать его в слове?
Человечество в лице своих мыслителей, ученых, писателей давно этими вопросами озадачилось, но исчерпывающих ответов мы не получили. И вовсе не потому, что ему, человечеству недоставало разума, а вследствие бесконечного множества граней истины, составляющих подлинный ответ. И все-таки вполне удовлетворяющие идеи были высказаны. В трагедии Пушкина «Борис Годунов» царь говорит сыну Феодору: «Учись, мой сын, наука сокращает Нам опыты быстро текущей жизни…» То же самое мы можем сказать и о художественной литературе: воспроизводя заново пережитую или переживаемую жизнь, мы впитываем в себя ее законы, правила, ее исторический опыт, и наше разумное и чувственное отношение к жизни, хотим мы того или нет, становится глубже, тоньше, умнее. Животные инстинкты подвергаются окультуриванию. Нет сомнения, что человечество по сравнению с прежними веками в новое и новейшее время, несмотря на все его мерзости и пакости, далеко продвинулось в гуманистическом воспитании. Литература заставляет посмотреть на явления и события с точки зрения их смысла, разума или безумия, красоты или безобразия, нравственности или безнравственности. Эти универсальные критерии она предъявляет и ко всему человечеству, и к каждому отдельному человеку, строя свои воображаемые, по существу своему фантастические картины, «обманы», как сказали бы в старину. Тем самым в литературе неразделимы логика, нравственность, воспроизведенные под эгидой красоты, прекрасного.
Надо сказать, что все явления включают прекрасное в свой состав. Оригинальное решение математической задачи или индивидуально-новаторское воплощение идеи в физике тоже вызывает эстетическую оценку: «Какое красивое решение!» Но только в литературе и в искусстве жизнь и все ее животрепещущие вопросы рассматриваются под знаком красоты, причем даже в тех случаях, когда действительность рисуется отнюдь не в розовом цвете. Это значит, что человечество включает в свой идеал жизни прекрасное как принцип ее устроения и созидания. Но литература преобразовывает не только человечество, но и каждого отдельного человека, если, разумеется, тот обращается к ней, испытывая интерес. Она, пусть на миг, на мгновение, на короткий временной отрезок, но все-таки делает его лучше, чище, чем прежде. Она побуждает его стремиться к совершенству своего существа и своего жизненного пространства. Стало быть, вторая реальность, создаваемая с помощью воображения, фантазии, включает в свой состав прежде всего идеи прекрасного и совершенного, направленные к преобразованию мира на этих началах. Литература не заставляет считать свои картины, воплощенными в жизни, реальными, и от нее нельзя этого требовать. Она ценима человечеством как опыт преодоления не вполне разумных, недостаточно нравственных, лишенных полноты прекрасного и совершенного жизненных явлений и призыва, побуждения в той или форме к коренному, кардинальному преображению жизни в историческом процессе. Вот почему столь необходимо чтение. Это не каприз литературоведов, не прихоть учителей, а настоятельная, можно сказать, святая потребность самой жизни, которая, сделав человека более способным к пониманию мира, непременно окажет воздействие на все его интеллектуальные и чувственные силы.
Для того чтобы вообразить и воплотить новую реальность, в которую бы поверили люди, картины литературы должны быть убедительными. Со времен Зольгера и в особенности Канта и Гегеля вплоть до наших дней философы, ученые и писатели соглашаются с тем, что воздействие литературы оказывается прежде всего на чувственную сферу человека. Произведение хорошо тогда, когда оно вызывает эстетическое наслаждение не только всем своим текстом, но отдельными эпизодами, ситуациями, образами, стихом, стилем. Тот, кто не испытывает эстетического наслаждения, у того эстетическое чувство либо не развито, либо отсутствует. Эстетическое наслаждение не надо понимать упрощенно и примитивно. Речь идет не об эпикуреизме, анакреонтике или гедонизме, не о чувственных наслаждениях низкого порядка. Если вы при виде прекрасной картины, на которой изображена обнаженная женщина, испытываете желание, то у вас либо нет эстетического чувства, либо оно находится в зачаточном состоянии. А если оно у вас есть, то вы наслаждаетесь красотой тела, созданного природой и с необыкновенным совершенством переданного художником. Стало быть, речь идет об эстетическом наслаждении как акте высокой духовности. От того, способна ли литература вызвать в человеке эстетическое наслаждение, зависит ее качество. От того, испытывает человек эстетическое наслаждение или нет, зависит степень воздействия на него литературы. Но это не значит, что воздействуя на чувственную сферу, литература не затрагивает интеллектуальную и нравственную сферы. При этом художественное произведение влияет не на какую-либо одну способность человека, а на всю их совокупность, т.е. одновременно и на ум, и на чувство, и на нравственность. Ее влияние тотально и неразложимо. Поэтому даже при анализе вряд ли корректно в методических разработках и рекомендациях выделять отдельные интеллектуально-чувственные силы и пытаться доказать, что литература воздействует именно на эту сторону личности, поскольку воздействие оказывается именно через эстетическое восприятие и эстетическое наслаждение, а не помимо них. Иначе говоря, литература приводит в активное состояние и движение все и каждую способности человека.
В связи со всем сказанным необходимо учитывать и своеобразие каждой национальной литературы. В этом смысле русская литература имеет свои несомненные отличия от литературы, например, европейской.
По необходимости кратко эти особенности можно определить следующим образом: как уже давно замечено, основным действующим мотивом развития русской культуры, было отталкивание от традиций старой Московской Руси. Различие между Московской Русью и архаическими формами ее жизни, с одной стороны, и новым петровским временем с его обращением к Европе, переживали и другие страны, но иначе. Наше отличие от Запада в том, что Запад ранее развил формы, которые получили значение форм мировой культуры. Там раньше сформировался мировой рынок. Мировые связи и культура стали носить более общий характер, в то время как Московская Русь к XVII веку вступила в стадию известной замкнутости, чего, между прочим, о Киевском периоде сказать нельзя. Вследствие этого непосредственной связи между народными традициями, которые развивались более или менее законченно до XVIII века, и русской художественной литературой XIX века не было.
Это не значит, что русская литература впоследствии пренебрегала народными и архаическими традициями. Но тенденция развития стала иной. Так, в отличие от Англии, где Шекспир вырос из средневековых традиций, из средневековой драмы, развившейся на площади, где Данте глубоко воспринял и переработал культуру Средних веков, где в Германии «Фауст» Гете крепкими узами связан с Фаустами кукольного театра и народной книги, а его лирика – с народными песнями, Россия, говорил Пушкин, вошла в семью европейских народов как корабль, спущенный со стапелей при громе пушек и стуках топора. Стало быть, генеральная линия русской литературы XIX века – не в Кольцове и крестьянских поэтах, а в свободной аристократической пушкинской поэзии, стоящей на мировом уровне. То, что Жуковский пытался сделать на народный манер, получалось у него не слишком удачно. И наоборот: он превосходно перенес к нам мир западноевропейского романтизма. Но это не было развитием из своих национальных корней, как было, например, у Уланда, а было развито на основе опыта всемирной литературы. Если угодно, в этом движении культуры была своего рода логика самоотрицания национальной формы, которая, сложившись однажды в Московской Руси, вошла в наше культурное наследие в другой форме мирового развития. Из этого возникла дилемма, под влиянием которой развивалась наша общественная мысль 19 века. Западники противопоставили европейский, «не наш», чужой, заимствованный идеал нашему национальному, но архаическому и отсталому. Славянофилы уповали на утопическое возвращение к старым архаическим формам. Как же сказался отход от исконных национальных форм, внедрение в русскую культуру форм международных, нам не принадлежащих? Было ли это историческим минусом для национального характера литературы? Нет, национальное самоотречение сыграло большую положительную роль в развитии национальной русской культуры. И оно стало нашей второй природой. Вряд ли мы сейчас согласимся вернуться к кириллице и глаголице и отказаться от шрифта, введенного Петром, и вряд ли сможем определить, какой из них наиболее русский.
У Владимира Соловьева в его книге «Национальный вопрос в России» есть замечание. Он говорит: «Мы должны помнить, что мы, как народ, спасены от гибели не национальным эгоизмом и самомнением, а национальным самоотречением». У Лермонтова, Гоголя, Белинского, Герцена, Достоевского мы находим постоянно одну и ту же мысль об исключительной восприимчивости русского человека к самым различным формам и элементам культуры, принадлежащим разным нациям. Именно благодаря такому самоотречению русское племя возвысилось над всеми славянскими племенами, и в этом заключается источник его настоящего могущества и будущего величия, по словам Белинского. Вслед за Белинским те же мысли развивали Герцен и русские писатели.
Быть может, самое значительное, что сказано по этому вопросу, было сказано Достоевским в его знаменитой речи о Пушкине и в романе «Подросток», где действует герой, воплощающий восприимчивость народа и умения впитать в себя все то, что может быть воспринято положительно, из жизни и культуры других народов. Один из героев, Версилов, русский дворянин, считает себя одним из немногих представителей русской культуры за границей, который сумел лучше понять дух чуждой культуры, даже лучше, чем немец, француз, англичанин понимают собственный национальный характер, и который при этом все же остается русским. В речи о Пушкине, указывая на ряд аналогичных явлений на Западе, Достоевский говорит, что, отдавая дань гениальности Сервантеса, Данте, Шекспира, мы не найдем у них того, что находим у Пушкина. И надо сказать, что соображения эти верны, и справедливость этого наблюдения не подлежит сомнению.
Это не означает, что западноевропейская культура хуже нашей. Дело в своеобразии нашей культуры, которое придало ей как последней исторически явившейся большой европейской культуре характер собирательный, характер способности воспроизводить на более высокой ступени различные элементы культуры других народов. Наблюдение это легко подтвердить. Оно проявляется, например, в сравнении Пушкина и Гете. У Гете мы найдем больше мысли, философии, но у Пушкина мы найдем более чистую художественность. В ней растворяется без остатка мысль, так что она не выступает за пределы художественного кристалла, но целиком в нем содержится. В этих простых пушкинских словах и бесконечный мир, и высочайшая философия.
Далее. С такой точки зрения, интересна оценка Пушкиным западной литературы. Например, Бальзака он хотя и читал, интересовался им, но ценил сурово, считал (как это видно из письма к Хитрово), что у него много «мариводажа» (Мариво был французским автором XVIII века, отличавшимся мещанской щеголеватостью и сентиментализмом). И действительно, у Бальзака этот недостаток есть, когда он начинает по-плебейски восхищаться и пространно описывать салоны и светских красавиц. Конечно, Пушкину с его изумительной классической ясностью и краткостью не могли нравиться подобные страницы, они должны были казаться ему мещанством и своего рода плебейской завистью к богатству и аристократизму. Итак, художественная скупость, точность и краткость художественного построения – преимущество нашей классической поэзии. Приведу еще один пример. Замечено, что у лучших французских романистов XIX века мы находим слишком часто «несытого» героя. Он обладает чересчур большим аппетитом к жизненным благам, и поэтому сама ситуация приобретает не совсем чистый характер. Если Растиньяк у Бальзака разочарован, то это касается в первую очередь не доставшихся на его долю жизненных благ. Если у нас в литературе мы встречаем разочарование, то вы видите здесь прежде всего разочарование в его наиболее чистом виде, как в «Сцене из Фауста» у Пушкина или в «Онегине», где оно дано как «разочарование в разочаровании», или разочарование в квадрате. И тут мы должны прямо сказать, что наша литература в отношении решения вопросов о правде жизни является самой художественно чистой и самой свободной в мировой литературе. Иначе говоря, она хочет устранить конфликты и коллизии принципиально.
Приведу еще одно важное достоинство, отличающее наше развитие от европейского, которое также обсуждалось в науке и публицистике. Оно касается языка. Великий немецкий языковед Якоб Гримм говорил, что наиболее счастлив тот язык, который пришел к эпохе окончательной чистки и формирования в то время, когда он еще не утратил архаического обаяния первобытного слова. Таков наш русский язык: он сохранил библейскую стихию старославянского языка и вместе с тем подвергся той обработке в духе уже сформировавшихся к тому времени литературных европейских языков, которую придали ему наши замечательные деятели литературы в конце XVIII и в XIX веке.
Наша история создала такую основу для разрешения контрастов развития, такие богатые возможности, которых никогда раньше в истории не было и которые подводят нас к идее мирового значения русской культуры. Наше развитие из глубины веков до настоящего времени донесло до нас не только сознание, но и историческую основу для той общественной возможности, которая может привести к окончательной ликвидации контрастных, противоположных, противостоящих друг другу элементов старой истории: отсталого народного быта и цивилизованных верхних слоев. Это противоречие с удивительной художественной силой раскрыто Л.Толстым в сцене охоты романа «Война и мир».
Касаясь нынешнего положения дел в литературе, можно сказать, что, мы, вероятно, пережили самый большой культурный кризис за последнее время. Я имею в виду поветрие постмодернизма, которое увело нашу литературу с магистрального пути. Ныне литература модернизма с ее паразитированием на сюжетах классической литературы, их кощунственным переиначиванием, исчезает. Модернизм пока еще уживается на театральных подмостках и принимает все более уродливые формы. Но в литературе затмение сменяется светом. Можно назвать довольно много произведений, авторы которых, не повторяя, развивают классические традиции литературы. Я могу огласить следующие имена не в порядке их значимости, а в следовании и развитии ими тенденций, заложенных в классической литературе. Названные далее литературные произведения не безупречны, некоторые из них отчасти даже вторичны. Но они замечательны тем, что чуждаются постмодернизма. Таковы Михаил Шишкин (рассказ «Урок каллиграфии», романы «Всех ожидает одна ночь. Записки Ларионова», «Взятие Измаила», «Венерин волос», «Письмовник»), Алексей Иванов («Ненастье»), Александр Терехов («День, когда я стал настоящим мужчиной»), Евгений Водолазкин («Лавр», «Совсем другое время»), Захар Прилепин («Обитель»), Александр Архангельский («Музей Революции»). Спад волны постмодернизма – может быть, самое значительное литературное событие последних лет. Оно обещает нам новые успехи.
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской литературы МПГУ. Почетный профессор МПГУ.
