Фото: facebook.com/arhangelskiy
О преимуществе современных учебников над советскими
С той предметной областью, которая меня, увы, очень рано перестала интересовать, всё было не так уж и плохо: математика, физика, география и астрономия, которой сейчас практически нет, в СССР преподавались на высоком уровне. Но с литературой, историей, тем более обществоведением, не говоря уже про ИЗО и музо — никаких плюсов я в советской школьной системе не вижу. И дело не только в том, что тогда в школе к ним подвёрстывалась идеология. Само преподавание этих предметов, за пределами опыта учителей-новаторов, методически никуда не годилось. А тем, кто говорит, что в советской школе были замечательные учебники, советую попробовать их перечитать. Лучше перед сном — действует как снотворное. Скучища.
Но почему же, будучи дуболомной по методам, советская школа была подчас продвинутой по результатам? Потому что начётничество искупалось альтернативностью: параллельно существовала система внешкольного образования и воспитания. Это была именно система, в отличие от современных разрозненных кружков, часто платных, в крупных городах. Вопреки всем мифам, тотально управляемая школьная модель и относительно свободная внешкольная прекрасно друг друга дополняли, и на этом балансе обеспечивалась возможность выбора. То есть всё штучное, нестандартное, по интересам ты добирал после уроков во дворцах пионеров, домах юных техников. Кстати, именно это помогло мне увлечься литературой.
Моя покойная мама из лучших побуждений чуть было не отбила у меня всякую охоту к литературе. Мечтая вырастить меня человеком культурным, она заставляла писать рецензии на прочитанные книги. Это кончилось тем, что я перестал читать, чтобы не писать эти самые рецензии. И на какое-то время увлёкся математикой. Зато потом, как все нормальные люди, я начал сочинять стихи.
И пошел я во Дворец пионеров записываться в кружок рисования, а заодно, по необъяснимой прихоти, записался в кружок литературного творчества к Зинаиде Николаевне Новлянской. Она и развернула меня к литературе, а в 1980-м я сам уже начал вести кружок в том же Дворце.
Почему история и география умирают
Судя по собеседованиям, которые мы не первый год проводим в Вышке, могу твёрдо сказать, что география как массовый предмет умерла. А история как набор фактов близка к состоянию комы. И вообще всё, что нужно запоминать, нынешние выпускники школ знают плохо. А соображают в разы лучше: многие умеют быстро соотнести разнородные элементы и дать разумную интерпретацию нового материала. То есть аналитические способности выросли, а в том, что касается конкретных знаний, всё печально.
Если продолжать тему сравнения с СССР, то тогда всё было ровно наоборот. Иногда говорят: ну и пусть, главное, чтобы понимали, а информацию найдут в интернете. Но какая-то база, ориентиры и в прошлом, и в настоящем должны быть. История, строго говоря, — это карта времени: надо представлять, что с чем соотносится, что чему предшествовало, что за чем следовало, как одно связано с другим. А географическая карта — карта пространственных соотнесений. Значит, мы угодили в мир, где ничто ни с чем не соотносится, но при этом всё словно бы просвечено рентгеном.
О работе над учебником по литературе
У нас с соавтором, директором подмосковной гимназии «Образ» Татьяной Смирновой, сейчас полубезумное состояние: вычитываем гранки, вёрстки, сверки всей учебной линии по литературе общей школы. Обязаны успеть к осени, потому что близится грифование, и в какую секунду оно будет назначено, мы не знаем.
Работа для меня необычайно важная. Но при этом необходимо понимать: учебник всё-таки надстроен над школьным процессом. Он, говоря словами Митрофанушки, «прилагательно», а не «существительно». Каким бы продвинутым он ни был, он всё равно компромиссен.
Хотя сделать это в худшую сторону при большом старании, наверное, можно. Учебник даёт некоторый фундамент, на котором строится главное — здание предмета. И строит это здание учитель, а не автор учебника. Поэтому последний ни в коем случае не должен мешать учителю проявлять его право на свободный выбор.
В свою очередь, система позволяет обеспечивать относительную вариативность любому составителю учебника, и этим правом мы тоже пользуемся. Но прыгнуть выше головы не можем, радикальные решения не пройдут.
Если взять среднего (типического) учителя, то окажется, что у него есть любимые темы и те, которые ему даются хуже, и что количество часов у него запредельное. Что он в нашем учебнике найдет? Стандартный «золотой список», который очевидным образом должен присутствовать в любой учебной линии, плюс не вполне стандартные ходы. Например, начиная с пятого класса, осторожно, медленно — потому что заповедь «не навреди» очень важна — учебник начинает вводить современную подростковую литературу. В пятом классе это может быть просто совет: «Почитай летом стихи Марины Бородицкой, зайди на сайт „Библиогид“, загляни в рекомендации…»
О современной литературе в школьной программе
Начиная с шестого класса, современная — в узком смысле слова — литература вводится в виде отрывков. Главы из книг, которые вышли совсем недавно, например, из «Сахарного ребенка» Ольги Громовой. Дальше начинается подростковая тема в литературе, и, разумеется, надо включать конец XX и начало XXI веков. Например, «Над пропастью во ржи» позволяет обсудить проблему идеала в восьмом классе. А в седьмом классе актуальна сквозная тема путешествий: её мы связываем с общим ходом мировой литературы и берём произведения от «Одиссеи» до «Властелина колец».
В пятом классе полезно сочинять свои скороговорки, пословицы и загадки, чтобы понимать, как они устроены изнутри. С другой стороны, если детям сейчас видеокультура ближе, почему мы должны прятаться от этого? Через знакомое и понятное мы идём к незнакомому и непонятному. В пятом классе, например, берём текст Распутина «Уроки французского»: «Напиши рецензию, пойми, почему режиссер может взять этот сюжет, а тот не может». К восьмому классу предлагаем попробовать сделать свой сценарный план, а в школьном кружке — снять свой фильм на мобильный телефон. Так мы не от литературы идем к видео, а через видео идем к литературе.
Современная литература делится не на хорошую и плохую, а на живую и мёртвую. Поэтому, если мы включаем в учебник современную литературу, мы должны понимать, что, может быть, этот текст через десять лет умрёт, не выдержав проверки даже коротким временем. В этом нет ничего страшного: он обладает другими важными свойствами, свойствами «подсветки». А именно: он написан на теперешнем языке и жизнь, описанная в нём, понятна, похожа на ту, что окружает нас.
С одной стороны, можно нудно объяснять, что Татьяна, Ольга, Ленский очень молоды, что им нет ещё и 20 лет. А можно, кроме «Онегина», дать почитать более современный молодежный роман и сказать: «Посмотрите, а в „Евгении Онегине“ тоже первая любовь».
Есть также другие возможности, которые редко используются в школе, по непонятным мне причинам. Например, текст «Капитанской дочки» — книжки, без которой нельзя представить русский литературный код, — считывается с большим трудом. Язык уходит, к сожалению, всё дальше, количество незнакомых исторических реалий очень велико. Но кто сказал, что не может быть цифрового издания со всплывающими мультимедийными комментариями? Почему комментарий обязательно должен состоять из сносок, бесконечных примечаний, которые тормозят процесс чтения, не может превратиться в анимированное сопровождение текста? Мы сами этого не делаем, а потом жалуемся, что они не читают.
Об инновациях в образовании
Я бы боролся не за сохранение старого и не за радикальные перемены, а за нереволюционное вхождение нового. Хватит революций, нужна эволюция, а она предполагает траты, причём не разовые — это вам не нацпроект «Образование», на который кинут огромное количество денег, а они потом «уплывут». Нам нужны системные вложения в будущее: переквалификация преподавателей должна быть неформальной и постоянной. Не просто «привели на семинар и рассказали про новые методики» — необходимо включение в педагогические практики, которые соответствуют новому миру.
Если ничего не сделать здесь и сейчас, то мы начнём отставать навсегда. Произойдёт системный крах, после которого модернизация будет стоить нам гораздо дороже, а осуществить её будет гораздо тяжелее. При этом надо понимать, что модернизация начинается только тогда, когда спина уже почувствовала стену, когда некуда отступать. Потому что любое обновление — это очень больно. В общем, либо мы принимаем волевое политическое решение и делаем ставку на творческое, неформальное, неформатное и развиваем новые образовательные технологии, либо мы стагнируем. Это как с СССР: только идиот может радоваться тому, что Союз почти мгновенно развалился (потому что это кровь и поломанные судьбы), но только идиот не может понимать, что распад — это расплата за отказ от своевременных перемен.
О перспективах гуманитарных профессий в России
Можно плакаться, что делать ничего не дают, а можно выбрать бег с препятствиями. Вспомните, как действовали педагоги-новаторы в 1970-е: через не могу, через нельзя. Более того, мощные педагогические идеи возникли именно в позднесоветский период: вариативное образование, педагогика сотрудничества. И система оказывалась слабее, чем творческие учителя. Кроме педагогов, в позднесоветские годы на будущее работали экономисты, которые успели что-то проработать, в отличие от гуманитарной интеллигенции, которая как в 1968-м году после танков в Праге уснула на кухне, так и проснулась в 1986-м, когда опять разрешили. И всё оставшееся время потратила на то, чтобы обсуждать, кто хуже — Сталин или Ленин.
Что до журналистики, то если сейчас какой-нибудь ребёнок скажет родителям, что он хочет стать журналистом, то правильнее всего объяснить ему, что такой отдельной профессии больше нет.
Когда-то, очень давно, на журфаке были специализации: телевидение, радио, газеты. То есть можно было одним промыслом заниматься всю жизнь. Сегодня если ты не умеешь писать, снимать, монтировать, не понимаешь законов сторителлинга, не умеешь управлять культурными проектами, не знаешь, что такое фандрайзинг и, например, мультимедийное продвижение того же фандрайзинга, ты не будешь успешным. При этом если ты гениальный медиевист и собираешься, условно говоря, изучать вопрос появления жанра жонглеров в средневековой французской народной поэзии, ты должен плюнуть на все прагматические вопросы и идти туда, где будешь счастлив. Потому что если делать то, что не нравится, компромисс с жизнью не удастся. По верхам или в глубины, вершки или корешки — это другой вопрос, тут каждый выбирает для себя.
Вообще, я жил и работал при четырёх режимах: коммунистическом, перестроечном, ельцинском и сегодняшнем. Опыт показывает, что действовать, хоть и с неизбежными издержками, можно почти всегда. Другое дело, что впереди не провал, а промер, как писал Мандельштам. Но ведь и через трагедию, как выяснилось, тоже можно пройти.
Информация с сайта mel.fm
