Было это давно. Так давно, что оно превратилось в «былое». Так вот, классе в 5-м или 6-м на день рождения родители мне подарили трехтомник Александра Герцена «Былое и думы». Тогда было принято дарить на день рождения книжки и было принято даже их читать. Вот я и зачитался Герценом, а думы о былом меня тогда потрясали.
А вот в школе в рамках разных учебных предметов и просто в разговорах о важном, который всегда ведут учителя со своими школьниками, нам периодически говорили о детской (юношеской) клятве Герцена и Огарева на Воробьевых горах.
Но это как раз важный пример того, что надо доделывать учителям в обучении и должно быть в разговорах о важном с учениками. Мне было непонятно, а в чем важность этой клятвы? А если бы они ее не выполнили? А зачем нужна клятва? Ну и прочие сопутствующие вопросы. В общем, когда начинаешь разговоры о важном, надо еще знать, что такое это важное, в чем оно состоит и почему это важно для нас сегодня? Или может быть важно. И чем, и для чего все эти разговоры завершить.
В общем, «клятва Герцена и Огарева» интриговала, но ответа не давала. Что делать?
Это так и осталось неотвеченным вопросом из детства, из школы.
А было это все в далекой Германии, где я читал Герцена. Судьба Александра Герцена тоже пересекалась с Германией, что задавало еще одно измерение чтению и диалогу читателя и писателя.
Александр Дольский – От прощанья до прощанья
Мы стояли с моим другом Сашей Крикливцом в 1974 году на нашем «красивом месте» в сосново-буковом лесу около города Бад Фрайенвальде. И было нам по 13 лет. Моросил дождь. В Германии (Пруссии) почти всегда моросит дождь. – Даже если его нет, есть ощущение и ожидание этого дождя. Это обычное состояние той земли и очень русское настроение. – Где-то под кустами слегка клубился туман, легкие клочья тумана. Иногда проглядывало солнце. Мы прощались. Думалось, что это не надолго, но оказалось… навсегда.
Все наше взросление прошло здесь, в Германии, в этих лесах, городках, улочках, около таинственных озер, среди диких животных и архитектурных следов истории, замков, костелов и домиков… И вот мы прощались, впереди была жизнь. Мы не знали, какой она будет, но верили в высокое, доброе, непреходящее. Верили в дружбу и духовную крепость душ.
Больше в жизни я не встречал его глаз. А это так важно ведь – посмотреть в понимающие глаза?
Вот мы с моим другом Сашей и поклялись тогда. Мы не клялись, как было принято в древности, чем-то или кем-то. Мы не перекладывали ответственность вовне. Наша клятва была просто само-обещанием, когда ты берешь на себя какую-то ношу просто так, никому и ничего не давая, не забирая и не взывая. Наша клятва была обещанием себе и друг другу.
Александр Дольский – Сентябрь. Дожди
Когда-то в древности клятвы давались именем кого-то дорогого или важного для клянущегося. Это было какой-то гарантией выполнения произносящихся слов. В наше время кем-то и чем-то не клялись, это было уже субъективное обещание, внутренняя ноша, испытание собой.
Есть хорошее выражение в России – «назвался груздем, полезай в кузов»… Это как раз вариант последствий от клятвы: пока ты не назвался, ты свободен в выборе миновать участь «кузова». Но когда произнес слово, деваться некуда – и за название, и за слово придется отвечать. Так и с клятвой – тебя же никто не заставляет ее произносить, брать на себя обязательства, обещать совершить Судьбу… Ну ведь правда? Можно не обещать и не клясться. Но как только произнес, тогда придется уже обязательно лезть в этот самый «кузов» или отвечать за эту самую клятву перед собой.
Однажды, спустя лет 40, я вновь побывал в Германии и решил найти место в лесу, которое мы с моим другом Сашей называли «красивое место».
Это поименование интересно не только как название нашего личного места, но здесь возникает уже и интерес историка, и предмет «микро»-истории: как и почему возникают имена окружающих нас явлений и мест? Особенно этим процессом поименования отличалась первобытность, наш способ присвоения, появление второй «природы» – культуры, очеловечивания окружающего мира – называть его. Еще ничего не было названо! Сначала было Слово. Пока слова нет, отсутствует и видение этого чего-то, выделения, различения. До тех пор нет и Иного, чем неодушевленный мир.
В Группе советских войск в Германии возник такой же феномен, как в древности, в первобытности. Полки, городки, дома и семьи оказались в своем микромире в другой стране. Жизнь гарнизонов была «вставкой» в этот другой немецкий мир, который надо было как-то соединить с собой, с людьми, «присвоить» его, как говорят в философии. И способ возник такой же, как в древности. Люди стали давать имена той части мира, которая была их, которая касалась их и в которой они жили.
Например, у нас офицеры и их семьи жили не только в полку, но и за его пределами. Первая группа офицерских домов получила название «три домика». Причем домов было четыре, а название фиксировало цифру «три». Это произошло потому, что визуально выделялись и были видны именно три дома, четвертый был незаметен. Называние давалось по главному, по выделяемому. Так было и в древности, и тогда действовала та же схема называния, и в современности.
Дальше от жилых домов располагался Дом офицеров, которому не нужно было отдельное название. А потом был «Новый дом». Так его называли, потому что среди еще довоенных построек нашего городка «Новый дом» был построен в послевоенное время, пятиэтажка. Вот и получил простое и точное название. Дальше, уже в немецком городе, находилось еще несколько наших домов, которые звались «шестигранник». Название опять же связано с образом, который возникает от места и строений.
И так было везде в среде советской русской Германии – наша Германия получала свои названия, имена, образы. Но так же было и среди детей. Наш индивидуальный детский мир тоже получал свои названия. У нас с Сашей было несколько мест, которые мы поименовали, одно из них – «красивое место».
Вот это «красивое место» я и отправился искать через сорок лет. Да, последний раз я там был в детстве и помнил, что оно есть, какое оно, но не совсем был уверен, что смогу найти его в лесу.
Был месяц март. Я ехал через пол-Германии. В течение одного дня я должен был туда доехать и вернуться обратно. У меня было все рассчитано, все виды транспорта, пересадки. Все было рассчитано почти по минутам, поэтому я носился по впервые встреченному мною в Берлине многоуровневому железнодорожному вокзалу, чтобы найти нужный мне этаж, перрон и поезд, успеть в свои несколько минут осуществить пересадку. На таком вокзале – как в жизни: если не успел – все пойдет по-другому.
Я доехал, я шел к «красивому месту». Все я смог найти и узнать в городе, как будто я был тут вчера, а не сорок лет назад. Но вот я вошел в лес – и оказалось, что я не очень хорошо помню, как и куда мне надо идти. Я походил в разные стороны и понял, что уже не очень хорошо ориентируюсь в лесу.
Так я бродил, искал и понял с некоторой долей отчаяния, что не смогу найти это самое наше «красивое место». И время у меня ограничено. Я развернулся и пошел в направлении выхода из леса, в направлении полка.
На душе была светлая грусть и жалость от несбывшегося.
Но вот я зацепился ногой за плетущиеся по земле стебли ежевики, сильно зацепился и чуть не упал на весеннюю влажную, сырую землю. Споткнувшись, я оглянулся назад. А сзади вдали было оно – «красивое место».
Мы встретились…
И тут я вспомнил. Да, я вспомнил нашу детскую клятву-обещание. Оказывается, в суете жизни я забыл про нее. Мы обещали, что в нашей жизни, если мы будем когда-то бывать в Германии, то обязательно будем приезжать на это место и вспоминать друг друга и нашу дружбу. Я выполнил это обещание.
Была и вторая часть нашей клятвы, она касалась уже не только нас, но и мира, в котором мы живем. Но эта часть клятвы и до сих пор еще непублична.
Ну а для меня так, спустя сорок лет, открылась и школьная тайна клятвы – зачем, почему и что это?
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.Александр Суханов
Александр Суханов – Вот и лето прошло
