Евгений Ямбург. Российская Газета
Сорок колокольчиков
– Вы на лошади скакать умеете, Евгений Александрович?
– Обязательно. Правда, в седло сажусь редко. Если только для работы нужно. В последний раз – на тридцатилетии школы. Поскольку юбилей праздновался на арене цирка на проспекте Вернадского, погарцевал верхом и в таком виде обратился с приветственным словом к аудитории. Но мы никогда не повторяемся. Тридцать пять лет отмечали в “Крокус-Сити Холле”. Там собралось шесть тысяч наших выпускников. Каждая сценическая площадка диктует свои условия. Особенно если она – в четыреста квадратных метров. Поэтому я скромно выехал на такой же машине, как у министра обороны 9 Мая на Красной площади. И тоже принимал парад войск. Правда, школьных.
А совсем недавно нам исполнилось сорок. На этот раз мы собрались в Детском оперном театре Натальи Сац. Мне пришлось овладевать новыми компетенциями и петь арию графа Орлова из “Летучей мыши”. Чтобы взять верхнее до, даже занимался с фониатром, ну и, конечно, слегка переиначил текст.
Друзья мои, я очень ждал, чтоб все пришли на карнавал…”
В итоге, как говорят дети, получилось прикольно.
– Словом, опытным путем доказываете, что непреодолимых препятствий для вас не существует?
– Нет, здесь иная история. Вот вы обратили внимание на табличку, висящую на двери моего кабинета? Там значится: “Директор школы”. Все правильно. Так и должно быть.
А теперь посмотрите, что написано на внутренней стороне. “Главный режиссер”. Понимаете?
– Неужели не ту профессию выбрали?
– В сущности, детям все равно, что у нас за регалии – академика, доктора наук или профессора. Мы каждый раз входим в класс голыми. Если будем неинтересны, никакие чины не спасут. Главное требование к педагогу – способность учиться самому. Щеки надувать не стоит.
Поэтому надо удивлять.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять…”
Сегодня учителя обязаны создавать на уроке события. Даже не сегодня – всегда. Педагогика по сути своей событийна. Что-то должно западать в душу, цеплять за живое. Казенными словами не отделаешься.
Вот вы спросили, умею ли я скакать верхом. А вам известно, что у нас есть ипподром, созданный еще в прошлом, двадцатом веке?
– Поэтому, собственно, и задал вопрос.
– Правильно. Наша школа не элитная, здесь учатся всякие дети – и одаренные, и с проблемами в развитии. Своего рода Ноев ковчег. Вот и кони мне понадобились для занятий с учениками коррекционных классов. Мы купили одну лошадь именно для этих целей. Она оказалась беременна. Поэтому вскоре их стало две. Потом поголовье естественным образом увеличивалось. Сейчас в нашей конюшне двадцать четыре лошади и два пони.
– И еще, вижу, сорок колокольчиков на стене вашего кабинета.
– Это ритуальная традиция. По количеству годов выпуска. С 1977-го. Начинали мы с одного здания, где в три смены занимались две тысячи детей. Постепенно строились, сейчас у нас школьный городок. Плюс два специфических подразделения, созданные на базе Федерального центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Димы Рогачева и Республиканской детской клинической больницы. Как вы понимаете, речь идет об обучении детей, находящихся в Москве на длительном и часто очень тяжелом излечении. Мы учим их по своим технологиям, методикам. Могу сказать, что мотивация, тяга к знаниям там колоссальная. Запертые в четырех стенах, лишенные возможности выйти из больничной палаты, эти ребята хотят быть как все. И имеют полное право.
Но это большая и сложная тема. Вам ее не потянуть. По крайней мере в этом интервью.
– Давайте попробуем решить задачку попроще. Поговорим о предмете, которым вы, Евгений Александрович, занимаетесь, когда не директорствуете и не режиссируете. Я об истории и ее преподавании в школе.
– Вам кажется, это более простая тема? Завидую вашему оптимизму!
Есть смешное слово – амбивалентность. Проще говоря, двойственность восприятия. С одной стороны… С другой стороны… Вот посмотрите: всех сейчас прямо-таки прошибает ностальгия по советскому раю. В действительности, люди попросту запамятовали, как все было. В СССР естественные дисциплины – физика, химия, математика – преподавались вполне качественно, а, скажем, литература и история были построены на совершенно лживых конструкциях. И нам приходилось выкручиваться, чтобы не подвести учеников, которым предстояло поступать в вузы, при этом эзоповым языком дать элементы правды и попытаться сформировать историческое сознание. Та самая амбивалентность. И это была настоящая катастрофа!
Мы рисковали если не жизнью, то запретом на профессию. Стоило кому-то “настучать” – и все, считай, “волчий билет” в кармане. А могли ведь посадить за антисоветчину.
– И вас?
– Бог миловал! Хотя иногда ходил, что называется, по краю. Трагикомичные ситуации случались. Прекрасно помню, как 30 декабря 1978 года позвонил близкому товарищу Льву Соболеву, который сегодня входит в число лучших московских литераторов. Тогда мы были молодые, начинающие, но уже подозревали, что нас могут прослушивать, поэтому телефонные разговоры вели полунамеками. Я сказал: “Старик, тебе елка на Новый год нужна? Я заказал две. Заодно еще кое-что передам”. Такие, знаете, два интеллигентских конспиратора.
А у меня дома были книги Авторханова, Солженицына, Зиновьева. И вот иду на встречу: на плече – елка, в руке – портфель с крамолой на советскую власть! Мы с Соболевым жили по разные стороны Ленинского проспекта. Встречаемся, я собираюсь отдать Леве елку, перегрузить содержимое портфеля, и тут раздается милиционерский свисток. Замираем в оцепенении. Подходит сержант: “Откройте портфель”. У меня волосы зашевелились под шапкой. Напомню статью Уголовного кодекса: хранение запрещенной литературы – до пяти лет лишения свободы, распространение – до семи лет. Я сразу прикинул, что выйду из тюрьмы году в 85м. Перспектива не радовала. Я продолжал стоять в ступоре, а Соболев подчинился приказу и аккуратно приоткрыл портфель. Милиционер заглянул, увидел книжки и… разочарованно протянул: “А где топор?” Он рассчитывал найти орудие преступления, которым мы, по его мнению, должны были срубить елочку под самый корешок. Самиздат сержанта не интересовал. Я с облегчением продемонстрировал справку о покупке, и мы, обливаясь холодным потом, разошлись по домам. Пронесло! Если бы сразу не открыли портфель, начали упираться, могли загреметь за неповиновение в отделение милиции, а там при свете книжки наверняка рассмотрели бы. Со всеми вытекающими…
Конечно, мы хулиганили. Как-то была холодная зима, в школе установили дежурства, следили, чтобы батареи не прорвало, и я коротал время, читая ребятам Венечку Ерофеева. “Москва – Петушки”. Всегда находились дети, которых нельзя было обманывать. Ни в какие времена. Они бы этого не простили.
Гердт и Окуджава в школьном зале
– В советское время с фамилией Ямбург карьеру строить было наверняка непросто?
– Так вам отвечу. Мир диалектичен, и я на жизнь не только не обижен, а наоборот. Каждый раз, когда встречался с какой-то стеной и ограничениями, потом оказывалось, что все к лучшему.
Вот как я оказался в этой школе? Мне всегда хотелось заниматься детской психологией, и я подал документы в аспирантуру Института психологии Академии наук. Там пообещали взять, если соглашусь стать директором интерната для трудновоспитуемых детей. По наивности я поверил, что так и будет, и написал заявление об увольнении по собственному желанию из школы, в которой работал. В итоге все лето я ходил в Институт психологии, ждал, когда же зачислят, пока уважаемый академик открытым текстом не сказал: “Ты дурак или прикидываешься? У нас квоты, ограничения. С такой фамилией тебя и на порог аспирантуры не пустят”.
Директором интерната я тоже не стал. И работу потерял. 30 августа бросился по школам, начал предлагать себя, как девушка легкого поведения. Везде был комплект учителей, лишь в 109-й, которую только построили и собирались открывать, оказалась свободна ставка преподавателя истории. Меня взяли, и я остался здесь на всю жизнь.
А в том интернате для трудновоспитуемых вскоре вскрылись такие преступления, за которые на скамью подсудимых угодило все руководство. Я запросто мог разделить их участь, но национальный вопрос, получается, спас от тюрьмы.
– Но в КПСС вам вступать пришлось?
– Разумеется. Без этого никто не назначил бы меня директором школы, даже историю преподавать не дал. Но все-таки на дворе уже стояла вегетарианско-брежневская эпоха, и членство в партии носило ритуальный характер, никто не заставлял верить в идеалы коммунизма.
Конечно, в молодости я противопоставлял злого Сталина доброму Ленину, но со временем понял, что хрен редьки не слаще. Спасибо замечательным друзьям, которые давали читать правильные книжки. Они не выходили с плакатами на Красную площадь, но мыслили вполне по-диссидентски.
– А почему у вас перед школой памятник стоит Булату Окуджаве?
– Это отдельная история. Во-первых, он бывал у нас. Уже говорил вам, современная педагогика событийна. То, что пропущено через сердце и душу, заставляет человека иначе думать и жить. В этом смысле театр всегда был для меня мощнейшим инструментом. В 1980 году мы сделали спектакль памяти Высоцкого. На премьеру приехали мама Владимира Семеновича, его дети. Потом пожаловали спецслужбы с криками: “Кто разрешил?” А мы не спрашивали ничьего согласия.
Каждый наш спектакль становился со-бытием – именно так, через дефис. Совместным бытием ребенка, родителей, учителей. Однажды я решил нарушить печальную русскую литературную традицию, о которой Пушкин сказал в “Борисе Годунове”: “Они любить умеют только мертвых”. В 1983 году мы задумали сделать постановку о живом поэте. Булата Шалвовича я безумно любил, но не был с ним знаком. И я поехал к Льву Шилову, замечательному человеку, хранителю голосов – от Льва Толстого и Сергея Есенина до наших современников. Он собирал записи для Литературного музея. С его подсказки мы начали воссоздавать биографию Окуджавы, встречались с друзьями, коллегами Булата Шалвовича. Постепенно спектакль сложился, в него вошла и историческая проза, и поэзия. На премьеру я имел смелость пригласить героя постановки. Окуджава приехал. А с ним и замечательный Зиновий Гердт.
Юным актерам, которые играли в том спектакле, сегодня за пятьдесят, в нашей школе учатся их дети. И каждое утро их встречает бронзовый Булат. Скульптуру изготовил Георгий Франгулян, еще один друг Поэта…
После Окуджавы у нас была постановка по запрещенным произведениям братьев Стругацких. Потом – по готовившейся к печати автобиографической повести Анатолия Приставкина “Ночевала тучка золотая”.
– По сути, это и есть постижение истории через прикосновение к ней?
– Именно такого эффекта я всегда и добивался! Другого пути попросту не знаю. Когда учитель вещает что-то, как пономарь, толку будет мало.
– И ваши перевернутые уроки построены на принципе приобщения?
– Не знаю, как вы готовились к интервью, но поставил бы вам двойку как журналисту. Скачете в разговоре с одного на другое, а есть вещи фундаментальные.
Мне вот, к примеру, забавно наблюдать схватки по поводу единого учебника истории. Люди не могут уяснить очевидного: в сложном, дифференцированном обществе уже никогда не будет единой идеологии. Всё, забыли, проехали. Ведь что такое идеология? Упрощенная философия. Не может быть общей основы у атеистов и верующих, интеллигентов окуджавского типа и прагматиков олигархического разлива. Про единственную науку, которой стоит обучать детей, хорошо сказал Булат Шалвович, хотя он и не педагог, вернее, был учителем в Калуге, но очень плохим, по его же признанию. Так вот, Окуджава говорил про “святую науку расслышать друг друга”. Это первое. Во-вторых, в условиях глобальной Сети любые попытки навязать одну точку зрения выглядят смешно. Поэтому фейковая возня вокруг единого учебника истории слова доброго не стоит. Якобы это защитит нас от обид всего мира. Даже комментировать не хочется, настолько глупо и пошло звучит.
Людей надо учить жить вместе. Ни у кого нет монополии на правду. Как Корчак писал: “Есть истина твоя, моя, его. А завтра твоя, моя и его истины будут другими”. Это легче сказать, чем принять. Нужно искать компромиссы и приходить к консенсусу. Иначе этот земной шар взорвется к чертовой бабушке. Разумнее выбирать то, что объединяет, а не отталкивает.
Культура перевернутых уроков
– И все-таки, Евгений Александрович, про перевернутые уроки.
– Объясняю. Учитель из говорящей головы превращается в модератора, чья задача – организовать грамотное обсуждение, следить за корректностью и аргументированностью высказываний. Дети отстаивают ту или иную точку зрения, спорят с документами и фактами. Мы с вами опять возвращаемся к теме культуры диалога. Ведь одно и то же событие можно трактовать по-разному. Скажем, о взятии Казани Иваном Грозным в татарских школах рассказывают иначе, чем в московских. И что же теперь прикажете – писать учебники истории для каждого региона? Чушь!
Знаете, был замечательный философ и педагог Сергей Поварнин. В 1916 году, ровно сто лет назад, у него вышла книжка “Искусство спора”. Она до сих пор у меня настольная. Книга выдержала пять или шесть изданий, даже Крупская о ней лестно отзывалась. Но постепенно в СССР главными аргументами стали кулак и пуля, и труд Поварнина предпочли забыть, тихо сплавить. А между тем в книге много полезного, включая классификацию споров. Высшим типом считается тот, когда люди ищут истину, даже находясь на разных позициях. А низший вид споров мы с вами наблюдаем часто – от телевизионных ток-шоу до предвыборных дебатов. Тут главная цель – победить соперника. Любой ценой. В ход идут все аргументы – демагогия, подлог, фальсификация, хамство. Никакая это не дискуссия, а натуральный разврат. Считаю, современные телешоу больше вредят детям, чем порнография. В студии все орут, оскорбляют и перебивают друг друга…
Чтобы было иначе, нужна внутренняя культура. Трудно представить славянофила Хомякова, в качестве контраргумента ищущего компромат на западника Грановского. А сегодня нет ни первых, ни вторых, осталась лишь шпана да крикуны.
– Вот так категорически?
– Только так. Осип Мандельштам еще в 1914 году написал: “Есть ценностей незыблемая скала над скупыми ошибками веков”. Иными словами, шкала ценностей, которая сегодня, увы, разрушена. Ее жизненно необходимо восстанавливать. На наших глазах идет глубинный конфликт между глобализмом и фундаментализмом. На мой взгляд, это два плеча коромысла, которые надо держать в равновесии. Все равно, что ребенку задать вопрос: кого больше любишь – маму или папу? Смешной вопрос. И провокационный. И одна и второй одинаково важны. Так и со спором о приоритете вечных ценностей. Они должны опираться на святыни. Никому еще не удалось придумать автономную мораль.
В этом смысле голос школы звучит одиноко. И телевизионный контент, и мусор из всемирной Сети никак не способствуют формированию у детей и подростков правильных ориентиров. Это одна сторона дела. А вторая заключается в том, что будущим поколениям мы оставляем тяжелый мир. Я сейчас пишу новую книгу под названием “Школа на перекрестке открытых вопросов, или Педагогика нон-фикшн”. Увы, на глобальные вопросы нельзя давать простые и окончательные ответы. А людям этого хочется! Так ведь легче жить.
Поэтому методы Гитлера и Сталина принимают за спасение, пытаются разрубить узлы. Но историки слишком хорошо знают, к чему привело окончательное решение национального вопроса главой третьего рейха, и как разруливал социальные проблемы Иосиф Виссарионович.
Узлы надо распутывать. И для этого потребуются сложные люди.
– Они есть?
– Их надо выращивать. Знаете, на меня большое впечатление произвел выложенный в Интернет ролик с песней популярного у молодежи рэпера. Битком забитый зал подростков с упоением скандировал вслед за кумиром:
Сталина! Сталина!
Пацаны устали на…
Чтоб нас больше не мели,
Встань, Хозяин, из земли!”
Откровенный мат я смикшировал, дабы не нарушать закон и вас не подставить. Конечно, никакие это не сталинисты, а плохо образованный сброд. Могу представить, как они “отдохнули” бы при Сталине…
Впрочем, я сейчас говорю не об этих невеждах, а о людях с расширенным пространством внутренней свободы. Растить такое поколение – главная миссия сегодняшней школы, а конкретная дисциплина или предмет – лишь средство. Перед человечеством стоят серьезные цивилизационные угрозы, терроризм – не самая страшная из них, как ни парадоксально прозвучит.
– А что?
– Долго перечислять. Например, грядущие войны развернутся за воду. Обычную, питьевую. Ее попросту не хватит на всех. Ну, и так далее.
Поэтому понадобятся люди, способные к аскезе, самоограничению. А на школу ляжет ответственность по координированию роста свободы и ответственности личности.
– Мудрено говорите, Евгений Александрович.
– Как умею. Продолжу… Подлинная свобода предполагает колоссальную ответственность. Не путайте с тем, когда вольному – воля, а пьяному – рай. По психологии раб труслив и не способен на поступок. Поэтому попытка построить всех в колонну по четыре – это гарантированный крах.
Правда живой истории
– Вы цитировали классика, что любой ветер не будет попутным, если не знаешь, куда плыть.
– Это Сенека. Наверное, движение и должно быть разновекторным, но все же важно видеть конечную цель. Пока же, повторяю, нам предлагают простые решения.
Людям свойственно жить мифами, сказками. Каждый мечтает видеть свой народ красивым и умным, идущим по особому пути. Но это признак недоразвитости, нет, скажу аккуратнее: подросткового сознания. Детям простительно, а вот взрослым… Ведь инфантилизм – это когда паспортный возраст не совпадает с физиологическим. Можно лишь сожалеть о выбросах подростковой культуры.
И на детей со всех сторон льется негатив. Жизнь ожесточается, градус ненависти в воздухе зашкаливает. Что делать? Нам выпало такое время…
– Может, у вас есть рецепт, как с ним совладать?
– Не искушаться самому, не дать захватить себя злобе. И вести терпеливый диалог с окружающими. Важно научить людей радоваться. Не в гедонистическом смысле, а в философском. Скажем, нужно изучать природу. Поэтому этим летом, как и предыдущим, мы отправили учеников в экспедиции в Карелию и по Волге на двух школьных теплоходах со шлюпками и научной аппаратурой на борту. Содержать свою флотилию с каждым годом все тяжелее и тяжелее, но мы не сдаемся. Не из-за каких-то амбиций, а ради ребят. Чтобы они могли познать мир на ощупь. И так – уже двадцать лет подряд.
В походах мальчишки и девчонки изучают экологию, записывают рассказы столетних бабушек, ставят на месте разрушенных церквей православные кресты, которые перед этим сами же делали в наших мастерских. Юные художники работают на пленэре. Это и есть живая история. Понимаете?
А капитанами на шлюпках, к слову, наши вчерашние выпускники…
– С “Бессмертным полком” вы наверняка ходили?
– Да, но не по Красной площади. Мы устроили свой марш. Дети пришли с бабушками и прадедушками, с портретами фронтовиков. И мои внуки несли фото деда, раненного на двух войнах. Сначала в 41-м году под Москвой в лыжном батальоне, а потом уже в 45-м в Маньчжурии, где ему позвоночник перебили. К Победе у меня отношение святое, тут и говорить не о чем. Но знаете, какая штука…
Сейчас мелкие бесы сплелись хвостами: национализм, клерикализм, коммунизм. Испытываю чувство глубокого омерзения, когда перед 9 Мая вижу на машинах баннеры “На Берлин!”, “Можем повторить”. Это пошлость и дешевка, оскорбляющая память о ветеранах. К этому нельзя иначе относиться. Так вести себя может только быдло. Даже извиняться за грубое слово не буду. И детская коляска, декорированная под Т-34, не вызывает у меня слез умиления. Как и младенцы, наряженные в а-ля гимнастерки. Не надо чувство меры терять!
Считаю Великую Отечественную войну самым антисоветским временем во всей истории СССР. Нужны были настоящие герои, поскольку идеологические Мехлисы ни хрена не могли сделать. Тогда и появились люди типа Александра Маринеско. Потом многих из них отодвинули в сторонку, даже на Золотую Звезду поскупились, но правду ведь все равно не утаишь.
Надо уметь помнить, быть достойными прошлого. Я люблю прозу немецкого классика, лауреата Нобелевской премии Гюнтера Грасса. Он описывает, как в октябре 89го года ломали Берлинскую стену, а скромный преподаватель лицея в столице Германии в те же дни подробно рассказывал детям, что творилось полувеком ранее в “Хрустальную ночь”, когда нацисты сначала разбивали витрины еврейских магазинов, а потом и головы евреям. Родители учеников возмутились, мол, зачем же портить праздник? А учитель ответил гениально просто: “Хочу, чтобы мои воспитанники знали: стены сами по себе не возникают”.
Когда 27 января 1997 года в Германии впервые официально отмечался день памяти жертв Холокоста, нашелся художник Хорст Хоайзель, который отважился наложить на Бранденбургские ворота в Берлине световую проекцию ворот концлагеря Аушвиц. Для Германии это был шок, сначала инсталляцию запретили, а потом, здраво рассудив, разрешили.
Нет народов белых и пушистых. Мы все живем между триумфом и травмой. Для немцев символ победы – Бранденбургские ворота, для нас – Кремль. Для них олицетворение незаживающей раны – Освенцим, для нас – ГУЛАГ.
Для меня патриотизм в равных долях то, чем гордишься, но и чего стыдишься. Нужен стереоскопический взгляд. Об этом блестяще написал фронтовик Окуджава:
А все-таки жаль:
Иногда над победами нашими
Встоют пьедесталы,
Которые выше побед”.
И еще строчка Булата Шалвовича:
Из грехов своей родины вечной не сотворить бы кумира себе”.
Нельзя прошлое превращать в предмет массовой истерии. Ведь война – это не только безусловные подвиги, но и многочисленные жертвы, кровь, боль, трагедии. Все выглядит красиво лишь в кино и в Интернете. Если хотим формировать у молодежи трезвое историческое мышление, обязаны говорить и о том, и о другом. Конечно, с учетом возраста, психологии ребенка и прочих нюансов. Да, сначала любовь к родному пепелищу и отеческим гробам. Но в какой-то момент нужно задать вопрос: а не слишком ли много было гробов, что ценнее человеческой жизни? Помочь подростку найти правильный ответ. Выросли, что называется, непуганые поколения. Слава богу! Только не переусердствовать бы с военной романтикой. Это по-настоящему страшно…
Я сейчас пишу послесловие к книге о графе Ростопчине и как историк вижу: тактика выжженной земли была тогда согласована с императором Александром I и фельдмаршалом Кутузовым. И Смоленск сожгли, и Москву. В этом смысле губернатор Ростопчин действовал абсолютно осознанно. Иного способа растянуть тылы Наполеона и остановить продвижение его армии вглубь России не существовало. Федор Васильевич и свою родовую усадьбу в Вороново не пожалел, приказал спалить со всем скарбом. Народное ополчение тоже он сформировал. А потом Ростопчина отстранили, чтобы спрятать концы в воду. Жечь свои города – не самый гуманный метод ведения боевых действий. И не надо думать, будто все офицеры поддерживали партизанскую войну. Многие считали Александра Фигнера и Дениса Давыдова варварами.
Понимаете, в каждой исторической главе есть такие страницы. Не парадные.
Нет, я не стремлюсь сыпать соль на раны или очернять наше прошлое. Но глубоко убежден: сокрытие горькой правды от подростков – абсолютно ложно понимаемое патриотическое воспитание. Наверное, ученикам младших классов для знания о войне 1812 года достаточно фильма “Гусарская баллада”, а старшим ребятам надо предлагать что-то посерьезнее. Для всесторонности. А вот с оценками поаккуратнее бы.
Но расслабляться ни в коем случае нельзя, иначе немедленно получишь обратно все самое мерзкое – нацизм и тоталитаризм. Наверное, ближе всех к пониманию задачи подошел адвокат из Голландии Авель Хейберг, испытавший на себе ад фашистских концлагерей. На вопрос, как сделать, чтобы дети снова не стали жертвами насилия, он ответил: “Важнее не допустить, чтобы они сами не превратились в палачей…”
– Это не противоречит сказанному вами раньше? О том, что люди верят в сказки, а мифы нельзя разрушать?
– Надо понимать: миф мифу – рознь. Скажем, есть кровавый арийский миф о расовом превосходстве. А есть легенда, как великий педагог Януш Корчак шел в последний путь со своими учениками.
Я доподлинно знаю, что к августу 1942 года у него отказали ноги, он физически не мог сам дойти до товарных вагонов, которые увезли его и двести воспитанников Дома сирот в Треблинку, где их всех удушили в газовой камере. Скорее всего, Корчака на станцию несли на носилках, но так ли это важно с исторической точки зрения, меняет ли это отношение к поступку великого гуманиста, отказавшегося спасти свою жизнь и до последней секунды остававшегося с детьми? Об этом блистательно написал Александр Галич в поэме “Кадиш”:
Может, в жизни было по-другому,
Только эта сказка нам не врет:
К своему последнему вагону,
К своему чистилищу-вагону,
К пахнущему хлоркою вагону,
С песнею подходит Дом сирот…”
Такие мифы не приносят никому вреда. Есть мифы очищающие, а есть – мутные. Скажем, из одной псевдонаучной работы в другую уже несколько десятилетий гуляет фейк о пресловутом плане Даллеса по разрушению СССР. Но такого плана никогда не существовало в природе, это фантазия чистой воды! Историки все знают, тем не менее советские идеологические клише по-прежнему не изжиты, они работают.
Стишки и узлы
– А кому решать, Евгений Александрович, что хорошо, что – плохо?
– Такой инстанции нет. По крайней мере на себя роль Демиурга я точно не возьму. Но даже в нашем сегодняшнем разговоре, не навязывая свою точку зрения, я ведь смог передать отношение к той или иной проблеме, правда? Так и надо действовать. Шаг за шагом. Не принуждая, но убеждая…
Последний тезис перед завершением нашего растянувшегося на несколько академических уроков разговора. Мифы, к сожалению, нельзя разрушить, их можно лишь заменить новыми, обращаясь при этом с подручным материалом предельно осторожно. Ключевский когда-то написал: “Жития святых относятся к биографии, как икона к портрету”. Надо понимать меру условности. Поверьте, я произведения Ленина изучал внимательно, и собрание сочинений Сталина у меня в библиотеке стоит. А что среднестатистический советский человек знал про хрестоматийные, казалось бы, события осени 1917-го в Петрограде? У многих все остановилось на уровне стишка из детсада.
Так в октябре мечта сбылась
Рабочих и крестьян.
Так в октябре упала власть
Буржуев и дворян”.
Точка. И как с этим бороться, если все усваивается на уровне когнитивных эмоций? Сколько потом ни читай “Красное колесо” Солженицына…
– Выход?
– Уже говорил: не рубить узлы, а терпеливо развязывать. Мы готовы передраться по любому поводу – историческому, культурологическому, национальному, религиозному. Это тупиковая ветка. Даже либеральные взгляды, как ни странно, способны стать катализатором фашизма. Люди могут обозлиться и… Надо не оскорблять, а объяснять. И растить новые поколения, свободные от прежнего морока. Ради этого я готов и на лошади гарцевать, и петь, и плясать. Лишь бы сил хватило.
Информация и фото с сайта Российская газета
