Сегодня 100-летний юбилей ГРУ. Перед самым юбилеем наш президент вернул это славное заслуженное историческое наименование военной разведке. Буду ли что-то еще в этой связи говорить? Нет! Там, где разведка – не болтают. А ГРУ – не то имя, чтобы его надо было хвалить. Эти буквы знают и враги, и друзья, и все они неравнодушны к этой аббревиатуре. Можно только сказать, что у нас всегда были основания гордиться военными разведчиками, гордимся мы ими и сегодня.
Мы поздравляем с Юбилеем ГРУ!
Попутные заметки на полях истории: в этом году возвращается многое из нашего прошлого, из нашей истории, из нашей жизни. Начинаем «вдруг» незаметно мы возвращаться сами к себе, воссоединяется тот самый «круг» самого важного в нашей жизни. Вот и гвардейский полк в этом году восстановлен, в котором я вырос в Германии, а вот и ГРУ снова соединило память, слово и жизнь. В начале было Слово.
(Дальше читают те студенты, кого волнуют вопросы, кто мы такие – историки – и зачем…)
Лучше скажу ещё немного про близкую профессию разведке. Про нас с вами, коллеги-студенты. Разведчики ведь действуют в пространстве, собирают информацию и воздействуют на процессы, события и решения. А есть еще РАЗВЕДЧИКИ ВО ВРЕМЕНИ – это историки. У историков и разведчиков временные рамки разные, а очень многое в деятельности не только похоже, но и неразличимо.
Историки – это и разведчики во времени, но ещё и ХРАНИТЕЛИ СМЫСЛОВ.
Дальше будет известная цитата из не менее известного романа А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом», посвященная когда-то фантастической профессии «экспериментального историка», которая становится сегодня из фантастики почти серыми буднями работы многих историков. Сегодня физики-ядерщики – это почти энтузиасты чудаки-энтомологи, собирающие бабочек, по сравнению с холодными глазами современных историков-аналитиков, историков-экспериментаторов, по результатам их воздействия на предметы изучения.
Но скажу здесь неожиданно снова несколько слов о людях ГРУ. У них были, может, холодные глаза, но нравственность, совесть их горела. ГРУ – это напряжение правды, предел правды.
А для историка встреча с историей – это ведь тоже напряжение предела правды, справедливости, истины, света. А иначе какой интерес всем этим заниматься? Иначе ведь просто жить нельзя в истории, это профессия соединения познания и нравственности. Но ещё историк должен обладать психологической профессиональной устойчивостью. Ведь современность представляет совокупность обществ, начиная от первобытности до самых современных на сегодняшний день. А историк должен сохранять профессиональную устойчивость, несмотря на то, свидетелем и участником каких событий, процессов он является и на каком историческом этапе.
«Дон Кондор перестал сверлить его взглядом и буркнул: «Хорошо, благодарю вас». Потом он сказал:
– Нужно, наконец, твердо понять, что ни ты, ни я, никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидим. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши – это даже не посев, мы только готовим почву для посева. А то прибывают порой с Земли… энтузиасты, черт бы их побрал… Спринтеры с коротким дыханием…
Румата криво усмехнулся и без особой надобности принялся подтягивать ботфорты. Спринтеры. Да, спринтеры были.Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по палачам, зарубил имперского судью и двух судебных приставов и был поднят на копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: «Вы же люди! Бейте их, бейте!» – но мало кто слышал его за ревом толпы: «Огня! Еще огня!..»
Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один из крупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговец шерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял два города и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он был еще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и только смотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которых непрерывно текли слезы…».
А вот два известных отрывка, казалось бы, не имеющих отношения друг к другу, а на самом деле описывающих одно и то же, но с точки зрения противоположного понимания главного, определяющего в историческом процессе. Один – текст Карла Маркса «Предисловие. К критике политической экономии», второй – отрывок из художественного произведения «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Маркс постулирует, что способ производства материальной жизни обуславливает развитие остальных сфер жизни общества. Стругацкие в этом отрывке своего произведения по сути создают художественный вариант текста Маркса, принципиально изменив основу развития человеческой истории, сделав главным развитие духовной сферы общества, ценностей и смыслов жизни.
Карл Маркс «Предисловие. К критике политической экономии»:
«Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления. В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации. Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства, антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества. […]
Источник: Маркс К. Предисловие. К критике политической экономии
// Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 13. С. 6-8.
А. и Б. Стругацкие «Трудно быть богом»:
«Оставшись один, Румата придвинул кресло к окну, сел поудобнее и стал смотреть на город. Дом принца стоял на холме, и днем город просматривался отсюда до самого моря. Но сейчас все тонуло во мраке, только виднелись разбросанные кучки огней – где на перекрестках стояли и ждали сигнала штурмовики с факелами. Город спал или притворялся спящим. Интересно, чувствовали ли жители, что сегодня ночью на них надвигается что-то ужасное? Или, как благородный дон большого ума, тоже считали, что кто-то готовится к празднованию дня святого Мики? Двести тысяч мужчин и женщин. Двести тысяч кузнецов, оружейников, мясников, галантерейщиков, ювелиров, домашних хозяек, проституток, монахов, менял, солдат, бродяг, уцелевших книгочеев ворочались сейчас в душных, провонявших клопами постелях: спали, любились, пересчитывали в уме барыши, плакали, скрипели зубами от злости или от обиды… Двести тысяч человек! Было в них что-то общее для пришельца с Земли. Наверное, то, что все они почти без исключений были еще не людьми в современном смысле слова, а заготовками, болванками, из которых только кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящего гордого и свободного человека. Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Психологически почти все они были рабами – рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом – рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распутных друзей, рабом своих рабов. Огромное большинство из них ни в чем не было виновато. Они были слишком пассивны и слишком невежественны. Рабство их зиждилось на пассивности и невежестве, а пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство. Если бы они все были одинаковы, руки опустились бы и не на что было бы надеяться. Но все-таки они были людьми, носителями искры разума. И постоянно, то тут, то там вспыхивали и разгорались в их толще огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывали сапогами. Несмотря на то, что они были не нужны никому на свете и все на свете были против них. Несмотря на то, что в самом лучшем случае они могли рассчитывать на презрительную недоуменную жалость…
Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно. Они не знали, что в этом мире страшных призраков прошлого они являются единственной реальностью будущего, что они – фермент, витамин в организме общества. Уничтожьте этот витамин, и общество загниет, начнется социальная цинга, ослабеют мышцы, глаза потеряют зоркость, вывалятся зубы. Никакое государство не может развиваться без науки – его уничтожат соседи. Без искусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике, принимается поощрять ошибочные тенденции, начинает ежесекундно порождать лицемеров и подонков, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность и в конце концов опять-таки становится жертвой более благоразумных соседей. Можно сколько угодно преследовать книгочеев, запрещать науки, уничтожать искусства, но рано или поздно приходится спохватываться и со скрежетом зубовным, но открывать дорогу всему, что так ненавистно властолюбивым тупицам и невеждам. И как бы ни презирали знание эти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать против исторической объективности, они могут только притормозить, но не остановить. Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к поощрению его для того, чтобы удержаться. Рано или поздно им приходится разрешать университеты, научные общества, создавать исследовательские центры, обсерватории, лаборатории, создавать кадры людей мысли и знания, людей, им уже неподконтрольных, людей с совершенно иной психологией, с совершенно иными потребностями, а эти люди не могут существовать и тем более функционировать в прежней атмосфере низкого корыстолюбия, кухонных интересов, тупого самодовольства и сугубо плотских потребностей. Им нужна новая атмосфера – атмосфера всеобщего и всеобъемлющего познания, пронизанная творческим напряжением, им нужны писатели, художники, композиторы, и серые люди, стоящие у власти, вынуждены идти и на эту уступку. Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в борьбе за власть, но тот, кто делает эту уступку, неизбежно и парадоксально, против своей воли роет тем самым себе могилу. Ибо смертелен для невежественных эгоистов и фанатиков рост культуры народа во всем диапазоне – от естественнонаучных исследований до способности восхищаться большой музыкой… А затем приходит эпоха гигантских социальных потрясений, сопровождающихся невиданным ранее развитием науки и связанным с этим широчайшим процессом интеллектуализации общества, эпоха, когда серость дает последние бои, по жестокости возвращающие человечество к средневековью, в этих боях терпит поражение и исчезает как реальная сила навсегда».
Маркс и Стругацкие по сути завершают свои описания логики исторического развития окончанием «предыстории» человечества и началом новой, другой истории. Все они верят в прогресс и переход человечества к принципиально другой истории. У Маркса сформулированы материальные основания прогрессивного развития общества, а у Стругацких – определяющие духовные основания его развития, противоположные.
Если совсем просто и грубо объяснить разницу такого восприятия и объяснения истории, то можно представить, что Маркс говорит о том, что жизнедеятельность человека принципиально отличается в зависимости от того, живет ли он на Тверской в Москве, в Берлине, Вашингтоне или в городе Ефремов Тульской области, и в какую эпоху. А Стругацкие же утверждают, что самое важное не условия жизнедеятельности человека, пусть даже материальные, пусть они необходимые, пусть даже это будет рост ВВП, а ценности и смысл жизни человека. Именно этот внутренний мир человека, степень его развития, определяющая часть общества, они задают всё остальное в человеческом обществе и истории.
А вот ещё один характерный отрывок из романа братьев Стругацких. Выше мы уже говорили о том, что одним из важных качеств в нашей профессии является психологическая устойчивость в любых исторических событиях, процессах и временах.
Но не менее важным профессиональным требованием является сострадание к людям:
«Румата все смотрел на замерший во мраке город. Где-то там, в вонючей каморке, скорчившись на жалком ложе, горел в лихорадке изувеченный отец Тарра, а брат Нанин сидел возле него за колченогим столиком, пьяный, веселый и злой, и заканчивал свой «Трактат о слухах», с наслаждением маскируя казенными периодами яростную насмешку над серой жизнью. Где-то там слепо бродил в пустых роскошных апартаментах Гур Сочинитель, с ужасом ощущая, как, несмотря ни на что, из глубин его растерзанной, растоптанной души возникают под напором чего-то неведомого и прорываются в сознание яркие миры, полные замечательных людей и потрясающих чувств. И где-то там неведомо как коротал ночь надломленный, поставленный на колени доктор Будах, затравленный, но живой… Братья мои, подумал Румата. Я ваш, мы плоть от плоти вашей! С огромной силой он вдруг почувствовал, что никакой он не бог, ограждающий в ладонях светлячков разума, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца. «Я убью дона Рэбу».– «За что?» – «Он убивает моих братьев».– «Он не ведает, что творит».– «Он убивает будущее».– «Он не виноват, он сын своего века».– «То есть он не знает, что он виноват? Но мало ли чего он не знает? Я, я знаю, что он виноват».– «А что ты сделаешь с отцом Цупиком? Отец Цупик многое бы дал, чтобы кто-нибудь убил дона Рэбу. Молчишь? Многих придется убивать, не так ли?» – «Не знаю, может быть, и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимет руку на будущее».– «Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы. И ничего не менялось».– «Нет, менялось. Так создавалась стратегия революции».– «Тебе не нужно создавать стратегию революции. Тебе ведь хочется просто убить».– «Да, хочется».– «А ты умеешь?» – «Вчера я убил дону Окану. Я знал, что убиваю, еще когда шел к ней с пером за ухом. И я жалею только, что убил без пользы. Так что меня уже почти научили».– «А ведь это плохо. Это опасно. Помнишь Сергея Кожина? А Джорджа Лэнни? А Сабину Крюгер?» Румата провел ладонью по влажному лбу. Вот так думаешь, думаешь, думаешь – и в конце концов выдумываешь порох…».
Да, в этом отрывке очень хорошо передается это важное качество профессии историка, политолога и вообще гуманитария – обязательность сопереживания другим людям, нравственное сострадание, деятельностное сострадание людям.
Ну а в последнем отрывке из художественного произведения Стругацких есть очень важное словосочетание не для читателей художественной литературы, а для профессиональных историков, есть то, что должно нас волновать и то, что каждый профессиональный историк должен был бы четко представлять. Приблизительно так же, как математик «таблицу умножения», ну или, по крайней мере, как физик общую теорию относительности:
«Базисная теория конкретизирует лишь основные виды психологической целенаправленности, а на самом деле этих видов столько же, сколько людей, у власти может оказаться кто угодно! Например, человечек, всю жизнь занимавшийся уязвлением соседей. Плевал в чужие кастрюли с супом, подбрасывал толченое стекло в чужое сено. Его, конечно, сметут, но он успеет вдосталь наплеваться, нашкодить, натешиться… И ему нет дела, что в истории о нем не останется следа или что отдаленные потомки будут ломать голову, подгоняя его поведение под развитую теорию исторических последовательностей».
Ну да, вы угадали. Это словосочетание – развитая теория исторических последовательностей, это то, что позволяет нам ориентироваться в исторической шкале времени и развития, определяя место общества вне зависимости от того, живет ли это сообщество одновременно с нами или 10 тыс. лет назад.
В «Трудно быть богом» братьев Стругацких сформулированы несколько принципов, которые являются одними из базовых для любых исследователей и технологов социальных, исторических процессов, будь то наука, или различные информационные, политические и другие общественные организации, занимающиеся изучением и улучшением общества:
- работа с изучением социальных процессов и попытками воздействия на них должны быть рассчитаны на длительные временные рамки и обязательно содержать в качестве ограничения такого изучения и воздействия нравственное требование – не навредить. Именно такое ограничение не позволит профессионалам историкам быть участниками и организаторами «майдана». Майдан не предполагает нравственных ограничений, это способ внешнего воздействия на социальные процессы для получения результата, господствующего влияния на такие процессы и историческую десубъективизацию социального организма воздействия. Ну и еще майдан сразу же чаще всего сознательно реально, а не на словах выбирает анти-нравственность, зло как основу своей жизни, смыслов и целей;
- у Маркса сформулированы материальные основания развития общества, а у Стругацких духовные основания его развития, противоположные. В общественной жизни материальные условия, в том числе экономические, безусловно являются необходимыми. Но определяющими для человека и общества являются смыслы, ценности, представляемые как некая общая совокупность уже в форме идеологии;
- историк, как и врач, должен профессионально спасать, помогать окружающим людям, обществу;
- «Базисная теория конкретизирует лишь основные виды психологической целенаправленности». А это ведь правда, мы до сих пор не рассматриваем смыслы и ценности людей, попадающих во власть, пусть даже исторически. Историческая психология может стать важной частью исторических исследований.
Конечно, это не ответ на все вопросы, это только повод задуматься.
Но вопрос о важных для нас профессиональных нравственных принципах возник не только сейчас и не только у нас. По этой ссылке можно увидеть нашу общую с коллегами попытку сформулировать некоторые важные принципы и ценности нашей профессии.
