У каждого года в истории – есть своё «лицо», своё настроение, своё небо, запахи, ощущения…
Когда мы вспоминаем недалёкие исторические 1985, 1991, или 1993 гг, или любой другой запомнившийся год из недавней истории, год, который не только запомнился, но и останется в истории, то мы часто помним его как раз по тому, что в истории не остаётся, не сохраняется. Было ли это важно? Будет ли это важно? Важно ли наше ощущение времени и событий? Важны ли настроения и ветра этого времени?
Конечно, важны! Совсем не случайно и не придуманно говорил Владимир Маяковский в поэме «Хорошо» о том, что
Время-
вещь
необычайно длинная,-
были времена-
прошли былинные.
Ни былин,
ни эпосов,
ни эпопей. […]
Дул,
как всегда,
октябрь
ветрами
как дуют
при капитализме.
Вы тоже будете вспоминать ваше время по невидимым в истории ощущениям прохлады, ветра, дождя, солнца, сильных или слабых запахов, тепла или холода, и пр., пр., пр. Очень часто эти субъективные ощущения, переживания событий помогают понять важные объективные характеристики происходившего в истории.
Вот как, например, вспоминает начало XX века в своей биографии известный русский писатель и публицист Евгений Замятин:
«Лето 1905 года – особенно синее, пестрое, тугое, доверху набитое людьми и происшествиями. Я – практикантом на пароходе «Россия», плавающем от Одессы до Александрии. Константинополь, мечети, дервиши, базары, беломраморная набережная Смирны, бедуины Бейрута, белый Яффский прибой, черно-зеленый Афон, чумный Порт-Саид, желто-белая Африка, Александрия – с английскими полисменами, продавцами крокодиловых чучел, знаменитый Тартуш. Особенный, отдельный от всего, изумительный Иерусалим, где я с неделю жил в семье знакомого араба.
А по возвращении в Одессу – эпопея бунта на «Потемкине». С машинистом «России» – смытый, затопленный, опьяненный толпой – бродил в порту весь день и всю ночь, среди выстрелов, пожаров, погромов.
В те годы быть большевиком – значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком. Была осень 1905 года, забастовки, черный Невский, прорезанный прожектором с Адмиралтейства, 17-е октября, митинги в высших учебных заведениях…
Однажды в декабре вечером в мою комнату на Ломанском переулке пришел приятель, рабочий, крылоухий Николай В. – с бумажным мешком от филипповских булок, в мешке – пироксилин. «Оставлю-ка я тебе мешочек, а то за мной по пятам шпики ходят». – «Что ж, оставь». И сейчас еще вижу этот мешок: слева, на подоконнике, рядом с кулечком сахару и колбасой.
На другой день – в «штабе» Выборгского района, в тот самый момент, когда на столе были разложены планы, парабеллумы, маузеры, велодоги – полиция: в мышеловке человек тридцать. А в моей комнате слева, на подоконнике – мешок от филипповских булок, под кроватью – листки.
Когда, обысканные и избитые, мы разделены были по группам, я – вместе с другими четырьмя – оказался у окна. У фонаря под окном увидел знакомые лица, улучил момент и в фортку выбросил записочку, чтобы у этих четырех и у меня убрали из комнат все неподобающее. Это было сделано. Но о том я узнал позже, а пока – несколько месяцев в одиночке на Шпалерной мне снился мешочек от филипповских булок – налево, на подоконнике.
В одиночке – был влюблен, изучал стенографию, английский язык и писал стихи (это неизбежно). Весною девятьсот шестого года освободили и выслали на родину.
Лебедянскую тишину, колокола, палисадники – выдержал недолго: уже летом – без прописки в Петербурге, потом в Гельсингфорсе. Комната на Эрдхольмс-гатан, под окнами – море, скалы. По вечерам, когда чуть видны лица – митинги на сером граните. Ночью – не видно лиц, теплый черный камень кажется мягким, – оттого что рядом о н а, и легки, нежны лучи свеаборгских прожекторов.
Однажды в купальне голый товарищ знакомит с голым пузатеньким человечком: пузатенький человечек оказывается знаменитым капитаном красной гвардии – Коком. Еще несколько дней – и красная гвардия под ружьем, на горизонте чуть видные черточки кронштадтской эскадры, фонтаны от взрывающихся в воде двенадцатидюймовок, слабеющее буханье свеаборгских орудий. И я – переодетый, выбритый, в каком-то пенсне – возвращаюсь в Петербург.
Парламент в государстве; маленькие государства в государстве – высшие учебные заведения, и в них свои парламенты: Советы старост. Борьба партий, предвыборная агитация, афиши, памфлеты, речи, урны. Я был членом – одно время председателем – Совета старост.
Повестка: явиться в участок. В участке – зеленый листок: о розыске «студента университета Евгения Иванова Замятина», на предмет высылки из Петербурга. Честно заявляю, что в университете никогда не был и что в листке – очевидно ошибка. Помню нос у пристава – крючком, знаком вопроса: «Гм… Придется навести справки». Тем временем я переселяюсь в другой район: там через полгода – снова повестка, зеленый листок, «студент университета», знак вопроса, и справки. Так – пять лет, до 1911 года, когда, наконец, ошибка в зеленом листке была исправлена и меня выдворили из Петербурга.
* * *
В 1908 году кончил Политехнический институт по кораблестроительному факультету, был оставлен при кафедре корабельной архитектуры (с 1911 года – преподавателем по этому предмету). Одновременно с листами проекта башеннопалубного судна – на столе у меня лежали листки моего первого рассказа. Отправил его в «Образование», которое редактировал Острогорский; беллетристикой ведал Арцыбашев. Осенью 1908 года рассказ в «Образовании» был напечатан. Когда я встречаюсь сейчас с людьми, которые читали этот рассказ, мне так же неловко, как при встречах с одной моей тетушкой, у которой я, двухлетний, однажды публично промочил платье».
(Источник)
Здесь, в этих воспоминаниях Евгения Замятина о многих событиях знакомых вам из курса истории России, событиях нашей истории XX века, которые стали частью автобиографии Замятина, мы вдруг, пусть и в телеграфном стиле получаем ЖИВОЕ ощущение того времени… Уже не только предпосылки, причины и последствия революции 1905 года существуют для нас… Нет! Мы вдруг начинаем ощущать дым, ветер, слышать выстрелы и крики. Но среди всего этого, вместе с Замятиным, для нас среди всего этого хаоса исторических событий вдруг начинает существовать и Она… Она и капли дождя на ее лице серым промозглым днем 5 ноября 1905 года…
«Она» – это всего лишь одна звенящая нота жизни… Но как и в музыке, так и в жизни её звучание, его продолжительность и высота оказываются очень важны как для того, кто это слышал тогда, в 1905 году, так и для того, кто слышит это сегодня – в 2016 году.
